Глава вторая. Перед выбором жизненного пути (1851–1859) //

18 декабря 2009 / Николай Григорьевич Рубинштейн. История жизни и деятельности

Страницы: 1 2 3

В кружке А. Н. Островского и Ап. А. Григорьева

Не только сам университет с его лекциями и студенческой средой, но и близкие к нему круги недавних выходцев из этой цитадели русской культуры воздействовали на ход интеллектуального развития Рубинштейна. В этой связи должен быть назван литературно-артистический кружок во главе с А. Н. Островским и Ап. А. Григорьевым, куда в годы студенчества вошел Николай Рубинштейн.

Кружок возник в самом  начале 1850-х годов, в период недолгого сближения Островского  с журналом  М. П. Погодина «Москвитянин». Около молодого, но  уже получившего известность драматурга собралось несколько литераторов, составивших так называемую «молодую редакцию» журнала. Ядром ее были Островский с друзьями своей юности Т. И. Филипповым и Е. Н. Эдельсоном, а также Аполлон Григорьев, поэт Л. А. Мей, критик и поэт Б. Н. Алмазов, поэт и переводчик Н. В. Берг. Если не говорить об Островском,   драматурге выдающегося дарования, то самой примечательной личностью в «молодой редакции» был, конечно, Аполлон Григорьев. Его разносторонняя образованность, фанатизм, острота ума и вместе  с тем какая-то пестрота натуры поражали современников. Поэт и драматург, критик и редактор, мыслитель и артист, певец и гитарист, страстный оратор и непримиримый полемист, человек  чистой души и добрый товарищ, Григорьев вел безалаберную жизнь, пил запоем, нуждался и доходил порой до нищеты. Обладал он даром убеждать и увлекать, и, когда Островский начал постепенно отходить от активного сотрудничества в «Москвитянине», Григорьев стал центральной фигурой «молодой редакции».

Здесь не место вдаваться в споры о том, как могло случиться, что в «Москвитянин», возглавлявшийся реакционным историком и публицистом М. П. Погодиным, влился и стал задавать в журнале тон «молодой, смелый, пьяный, но честный и блестящий дарованием» (Ап. А. Григорьев) дружеский кружок, состоявший из молодых людей, в ту пору вовсе не ретроградных и в недавнем прошлом, если воспользоваться не слишком точными тогдашними терминами, скорее «западников», чем «славянофилов». Но так или иначе, вокруг «молодой редакции» составился литературно-артистический кружок, в который вошли или в котором были своими людьми даровитые творческие личности, такие, как литератор, гитарист и собиратель  народных  песен М. А. Стахович и его ученик П. И. Якушкин; актеры П. М. Садовский, С. В. Васильев и И. Ф. Горбунов; скульптор Н. А. Рамазанов; художник П. М. Боклевский; пианист, педагог и композитор А. И. Дюбюк, опиравшийся в своих сочинениях на ритмоинтонации московской городской песни и московского говора; композитор и педагог О. И. Дютш, знаток русских обрядовых и свадебных песен; оперный певец и исполнитель народных песен А. О. Бантышев, прозванный «московским соловьем»; Николай Рубинштейн1… По-видимому, Рубинштейн, который пользовался уже тогда известностью в московских кругах и о котором не раз писал «Москвитянин», был самым юным участником кружка: ему было в ту пору шестнадцать-восемнадцать лет, тогда как другие члены литературно-артистического содружества, за исключением, быть может, одного Горбунова, приближались к тридцатилетию либо были старше.

Вольные сходки кружка «молодой редакции» проходили чаще всего по воскресным дням то тут, то там: иногда у Аполлона Григорьева или Евгения Эдельсона; иногда  —  в Печкинской кофейне на Воскресенской площади, месте встреч московских литераторов и артистов; иногда в погребке Зайцева  на Тверской, где вел торговлю приказчик-ярославец М. Е. Соболев, отличный певец и участник кружка. Ценились артистическая выдумка, умная шутка, способность подметить смешную сторону вещей. На собраниях читали новые драматические произведения Островский и А. А. Потехин; А. Ф. Писемский рассказывал о задуманном романе «Тысяча душ»; И. Ф. Горбунов выступал с устными рассказами-сценками из русской жизни; звучала народная песня. То был период недолгого оживления «Москвитянина», и печатавшиеся в нем пьесы Островского, повести А. Ф. Писемского и Д. В. Григоровича, стихи Ф. И. Тютчева, Я. П. Полонского, Л. А. Мея и А. А. Фета, переводы из Данте, Гёте, Жорж Санд и Вальтера Скотта обсуждались кружком «молодой редакции». Аполлон Григорьев со свойственной ему страстностью и убежденностью излагал свои наблюдения над текущей русской литературой; говорил о значении комедий Островского и о русских народных песнях; выступал недругом всякой системы взглядов, ибо любая система представлялась ему догматичной и насильственной; придавал искусству, идя вослед Шеллингу, высочайшую роль в жизни человеческой, а в самом искусстве ратовал за «непосредственное» и «стихийное», защищая «мысль сердечную» и противопоставляя ей «мысль головную». В кружке шли споры и мучительные попытки найти ответ на злободневные вопросы русской жизни. Единства мнений не было. Царила известная разнородность и расплывчатость взглядов, о чем, в частности, свидетельствует характерное письмо Аполлона Григорьева к Эдельсону, написанное позже, в 1857 году:

Помните ли вы, братие, хорошо то время, когда мы собирались на издание «Москвитянина» 1851 года, время, когда вы <…> с комическою и тогда для меня важностью, с детской наивностью говорили, что надобно условиться в принципах, как будто принцип так вот  в руки и дается?  Я сказал тогда, что не время, пока удовольствуемся одним общим: «Демократизмом» и «Непосредственностью». Оказалось, что только это и было общее, да и от этого пошли в стороны…»2.

При всей противоречивости и неустойчивости убеждений литературно-артистического кружка, да и самой «молодой редакции», названную группу литераторов, артистов и художников в годы семилетней реакции до известной степени объединяло либерального толка сочувствие к демократии и отвержение принципов официальной народности (проповедником  которой был Погодин). Но главное, что способствовало    сродству душ и сплачивало разношерстный состав кружка, были непреходящий интерес к русской жизни, народному быту, старине и фанатическая любовь к русской народной песенной стихии в ее различных формах и видах. На собраниях кружка звучала русская крестьянская и городская песня. Ее мастерски исполняли под гитару и на гитаре такие знатоки ее и превосходные исполнители, как Тертий Филиппов (в ту пору вовсе не мракобес, каким стал позднее), Михаил Соболев, Александр Бантышев, Михаил Стахович, Аполлон Григорьев и другие. Как раз в те годы Стахович опубликовал несколько сборников русских песен для семиструнной гитары и фортепиано и исполнял их на кружке под аккомпанемент Дюбюка или Рубинштейна. На всеобщее увлечение окружавших Островского и Григорьева молодых людей русской песней указывают в один голос все мемуаристы, а один из них даже видел в ней «главную силу», под воздействием которой слагалось и вырабатывалось основное мировоззрение кружка3. Вообще лирика русской песни и песенной инструментальной музыки органически входила тогда в быт разных кругов московского общества; ее задушевно-протяжные, мучительно-грустные или задорно-звонкие интонации интенсивно воздействовали на духовный мир слушателей и самих исполнителей, ибо они, интонации эти, не потускнели   еще и не покрылись налетом обыденности, а тем более безвкусия. Имея, несомненно, в виду кружок «молодой редакции», Б. В. Асафьев справедливо писал:

Мы <…> застали только вырождение или банальные перепевы того, что когда-то само звучало и созвучало всей интеллектуальной и душевной жизни таких больших людей, в смысле вчувствования их в нераспознанную глубь русской  стихии, как А. Н. Островский, Аполлон  Григорьев, Т. И. Филиппов, Л. А. Мей, П. М. Садовский, П. М. Боклевекий, М. А. Стахович, П. И. Якушкин, Н. Г. Рубинштейн и др. Жизнь отказывала в действии — воля уходила в песнь,  нескончаемые беседы, споры, собрания и, наконец, в разгул4.

Таким образом, в годы, когда Николай Рубинштейн только входил во взрослую жизнь и когда его разум и душа с особой остротой вбирали новые впечатления, ворвавшиеся в его бытие благодаря университету и кружку, он попал в обстановку cпоров и дружеских бесед одаренной группы молодой московской художественной интеллигенции, в атмосферу острого интереса  к русской культуре и особенно к русской народной музыке. К тому же благодаря кружку Островского и Аполлона Григорьева (который, не забудем, был выдающимся театральным критиком и на этом поприще в какой-то мере продолжателем Белинского) Рубинштейн оказался в кругу передовой русской театральной культуры — спектаклей Малого театра и его актерской школы сценической правды. Не сюда ли, во всю эту атмосферу, взятую в ее совокупности, уходят корнями многие начала будущей деятельности Николая Григорьевича?

В конце 1853 года произошло то, что не могло не произойти: разрыв «молодой редакции» с Погодиным и ее уход из «Москвитянина», который вообще прекратил свое существование через три года. Распалась «молодая редакция», распался сгруппировавшийся вокруг нее кружок. Но сама идея содружества московской художественной интеллигенции не была забыта Рубинштейном, и спустя десять с лишним лет именно он вместе с Островским организует новую московскую литературно-художественную ассоциацию — Артистический кружок.

В чине губернского секретаря. Женитьба

В начале лета 1855 года, в дни, когда приближалась к завершению проигранная крепостной Россией Крымская война, и в прояснившемся политическом сознании различных кругов Москвы набирало силу возмущение и негодование, двадцатилетний Рубинштейн окончил университет. По его словам, специальных знаний он получил мало. Впрочем, они его не интересовали, и приобретать их он не стремился. Широкий общий гуманитарный кругозор позволил ему сдать экзамены. Во всяком случае, в аттестате, который был выдан ему 24 октября 1855 года, черным по белому написано, что он выказал «очень хорошие успехи». Такая оценка позволила Университетскому совету утвердить его «в звании действительного студента», дававшем определенные права: «при поступлении на службу …. он [Рубинштейн] принимается в оную 12-м классом»5. Лучшим из прошедших университетский курс могло быть присвоено звание «кандидата»; что же касается «действительных студентов», то они, согласно «Табелю о рангах Российской империи», получали при определении на государственную службу один из низших разрядов (12-й) — чин губернского секретаря. Рубинштейну был необходим хоть какой-либо чин, ибо после отчисления из купеческого сословия он оставался бы в тогдашней России совершенно бесправным без какого-либо гражданского или военного ранга. И 4 декабря 1855 года он поступает в чине губернского секретаря в канцелярию московского гражданского губернатора6, точнее, причисляется к ней. Никаких служебных обязанностей он там не исполнял, и, по его рассказам, вся его служба «состояла в том, что он расписывался в получении жалования, которого в действительности не получал, и еще приплачивал 15-20 рублей канцеляристам»7.

Тут нам придется вернуться к последним студенческим годам Николая Григорьевича. В его личной жизни произошло тогда событие, сказавшееся во второй половине 1850-х годов на всей его деятельности.

Рубинштейна с молодых лет влекла к себе живая жизнь во всех ее проявлениях. Разнохарактерная студенческая среда, общество молодой группы московской художественной интеллигенции, коммуна в доме обнищавшего князя В., встречи с московскими и приезжавшими в первопрестольный град музыкантами — всего этого ему, человеку феноменальной общительности (снова несходство со старшим братом!), не хватало. Благодаря таланту, уму, артистической известности и знакомствам он имел доступ в дома московской аристократии, где сумел занять независимое положение. Стал показываться на светских балах. Студенты могли и даже обязаны были появляться здесь в своей полувоенной форме, и это освобождало Рубинштейна от нужды завести фрачную пару, на что средств не было никаких.

На этих великосветских вечерах и балах Рубинштейн встретил дочь высокопоставленного чиновника и богатого помещика Елизавету Дмитриевну Хрущеву, девушку лет на десять его старше. То ли он ею увлекся, то ли был искусно вовлечен в ее сети, но Николай Григорьевич, не задумываясь, сделал предложение и получил согласие. Его родные восстали против ранней женитьбы со всей решительностью. Антон Рубинштейн прислал матери взволнованное письмо: «Итак, Николай женится! Таким безумцем я его не считал: в 20 лет жениться. Неслыханно! Употребите все усилия, чтобы он, по крайней мере, окончил университет и не стал несчастным на всю жизнь <…> Надеюсь, что из всей этой истории еще ничего не выйдет, ибо это было бы, действительно, крайне печально» <….> У меня никак не укладывается в мыслях <…> Если бы я знал, что мои слова имеют для него значение, написал бы ему, чтобы вовремя отговорить его <…>»8. Да, такого рода опрометчивый шаг не был в духе осмотрительного Антона Григорьевича. Но, экспансивный младший брат закусил удила. Впоследствии он говорил, что весьма смутно может вспомнить, как стал в девятнадцатилетнем возрасте женихом, и приписывал свое поведение мальчишескому упрямству. Но в ту пору о возможном отступлении он и думать не думал, хотя родители невесты и поставили Рубинштейну категорическое требование — навсегда отказаться от публичного концертирования: семье действительного статского советника Д. М. Хрущева не пристало выдавать дочь за «фигляра», каким в их кругу почитали в те годы артиста, зарабатывающего на жизнь выступлениями перед, публикой. Если уже суждено было совершить мезальянс, на который родители пошли, видимо, из-за перезрелого, по тогдашним понятиям, возраста невесты, то на худой конец губернский секретарь или учитель музыки лучше, чем артист!

Едва успев сдать последний университетский экзамен, Рубинштейн женился. Молодые поселились у Хрущевых. Чувство собственного достоинства не позволяло молодожену жить на деньги супруги, располагавшей значительными средствами. Капиталы эти должны были идти исключительно на ее личные нужды. А расходы по содержанию дома, поставленного на довольно широкую ногу, он принял на себя. Но так как за душой у Николая Григорьевича не было ни гроша ломаного, он вынужден был, выбиваясь из сил, раздобывать нужные деньги фортепианными уроками. По его рассказам, он вставал на рассвете, с восьми утра и до поздней ночи разъезжал по урокам и, воротясь домой, усталый и измученный, сразу укладывался спать. Ценой неимоверных усилий ему удавалось, получая по 3 рубля за урок, зарабатывать большую по тем временам сумму в 7-8 тысяч рублей в год. Жена же его продолжала вести барственный образ жизни, к которому привыкла, и по вечерам выезжала в свет или принимала у себя гостей.

К тому времени относится знакомство молодого Рубинштейна со своим ровесником Балакиревым (это произошло, надо думать, вскоре после женитьбы, в конце 1855 года). Наслышанный о московском пианисте, Балакирев по пути из Нижнего Новгорода в Петербург остановился в Москве, где хотел встретиться с Николаем Григорьевичем. Единственным свободным от уроков временем было тогда у Рубинштейна воскресенье, и день этот был назначен молодыми супругами приемным, когда посетители дома могли видеть не только жену, но и мужа.

Балакиреву, —  как он спустя ряд лет рассказывал Кашкину, — тоже было сказано, что он может видеть Н. Г. Рубинштейна только в воскресенье, и, приехав в назначенный час, он нашел уже группу великосветских кавалеров и дам и всю обстановку великосветского салона. По словам Балакирева, любезный хозяин в скором времени нашел возможность выделиться с ним из общего разговора и, удалившись в сторону, повести с ним беседу о том, что их интересовало обоих, то есть о музыке. Балакирев говорил, что их беседа длилась долго, изредка прерываясь приездом новых гостей или обращением присутствующих к хозяину… Н. Г. Рубинштейн произвел на него прекрасное впечатление своим умом, простотой и богатством знания во всем, что касалось музыки и музыкантов. По-видимому, оба новых знакомых понравились друг другу, и это свидание осталось не без влияния на их позднейшие отношения9.

Прошло немного времени, и Рубинштейн понял, что фортепианные уроки в аристократических и купеческих домах, да еще при отказе от открытой концертной деятельности, — дело бесперспективное. Он сделал попытку в дополнение к урокам занять какую-нибудь подходящую казенную должность по музыкальной части. Освободилось место педагога в одном закрытом  женском учебном заведении. С 1 февраля 1857 года он был перемещен (со своей фиктивной должности губернского секретаря —  Л. Б.) <…> на службу при Николаевском сиротском институте на опыт учителя музыки», а летом того же года, пройдя испытательный срок, «утвержден в должности»10. Николаевский институт был привилегированным учебным заведением, куда после смерти родителей принимались дочери лишь тех военных и гражданских лиц, которые дослужились до относительно высоких чинов. В музыкальных классах института, где занимались старшие воспитанницы, готовились будущие учительницы музыки. Сотоварищами Рубинштейна по музыкальной работе были видные московские пианисты — И. И. Рейнтард (он заведовал музыкальной частью), Л. Онноре, О. В. Риба, К. Гедике (органист и пианист, дед известного советского органиста А. Ф. Гедике) и другие11.

В неопубликованных письмах, написанных  в те годы Антоном Григорьевичем,  — живой интерес к делам брата, хотя старший Рубинштейн и продолжал негодовать по поводу того, что Николай, вопреки его предостережениям, женился и отказался от артистической карьеры. Вскоре после начала работы Николая Григорьевича в Сиротском институте А. Г. Рубинштейн пишет матери из Парижа, что хотя новая должность и немного дает брату, но уже то хорошо, что тот «сможет  жить на собственный страх и риск»; а там, полагал он, придет время, и брат подыщет себе «нечто лучшее». Проходят летние месяцы, и старший брат в письме из Вены возвращается к мыслям о младшем:

Очень рад, что   Николай   умеет себя   хорошо  поставить   на службе. Я верю, что если он с этим хорошо справится, то не преминет стать в Москве № 1, так как там никого нет, кто понимал бы в музыке столько, сколько он. Как его семейная жизнь? Что говорит его жена и особенно теща о его теперешнем круге деятельности?

И в последующие месяцы  А. Г. Рубинштейна не покидают мысли о младшем брате. Он пишет матери из Пешта:

Искренне рад за Николая, что он избрал правильный путь, что не делает дома coup d’Etats12, что не нуждается   в том,  чтобы прибегать к помощи тещи. Все это и время  еще   принесут ему счастье и, быть может, освободят от сожаления по поводу безрассудного шага, который он сделал в юности13.

Неправильным было бы предполагать, будто в годы семейной жизни Николай Рубинштейн вовсе оставил фортепианное исполнительство, и согласиться с Ларошем, заметившим, что «в описываемое время можно было, пожалуй, усомниться в любви его к музыке»14. Сказанное не соответствует фактам: хотя Рубинштейн, как и обещал семье Хрущевых, перед публикой в открытых концертах появляться перестал, но часто играл, по его словам, в «обществе замкнутом», организовывал концерты в кругу любителей музыки и выступал здесь изредка как солист, чаще — в составе ансамблей со скрипачами Ю. Г. Гербером и К. А. Кламротом, виолончелистом А. Шмидтом и другими. «Молодой артист, — пишет Кашкин, — очень любил играть в частных кружках, особенно камерные ансамбли; на такой ансамбль его легко было заполучить даже людям, не особенно близко с ним знакомым»15. Исполнялись обычно скрипичные сонаты и трио Гайдна и Бетховена, иной раз современные ансамбли, порой переложения для двух фортепиано симфонической литературы (с пианистом Онноре или с лучшими из своих учениц). Вынужденный обстоятельствами, Рубинштейн музицирует в московских домах, переигрывает множество камерных и симфонических сочинений, аккомпанирует певцам и певицам. О некоторых из домашних концертов, которые Н. Г. Рубинштейн устраивал у А. В. Киреевой (на Большой Никитской) и на которых нередко присутствовал Л. Н. Толстой, читаем в воспоминаниях Е. А. Сытиной16. О других вечерах, на которых бывало много студенческой молодежи, рассказывает судебный работник Н. В. Давыдов17. О каких-то концертах с участием Николая Григорьевича в музыкальном кружке у Вадимовых говорится в рукописных воспоминаниях В. Ю. Вадимова18. В периодическую прессу сведения о таких концертах не попадали. Едва ли не единственное исключение — заметка в «Московских ведомостях»:

В продолжение нынешней зимы [1857/58 года] нам не раз случалось наслаждаться классическою музыкою, исполненною лучшими нашими артистами; но, как это бывало в кружке замкнутом, то мы и не могли давать о ней отчета. В этом музыкальном обществе мы слышали часто г. Рубинштейна, сделавшего в последнее время огромные успехи. Вот артист, который развивался и рос на наших глазах и которому недостает только путешествия по Европе, чтобы сделаться знаменитым <…> Уверенность и спокойствие игры г. Рубинштейна показывает зрелый период его развития. В эту именно эпоху с большою надеждою можно гоняться за славой19.

Но за артистическими лаврами Николай Григорьевич тогда не гнался, — точнее, потерял в угоду Хрущевым право за ними гнаться, и продолжал тянуть лямку учителя музыки в приватных домах, и в Николаевском сиротском институте.


  1. О составе кружка см.: Княжнин В.   Аполлон Григорьев: Материалы для биографии. Пг., 1917. С. XVII;
    А. Н. Островский. Новые материалы и исследования // Литературное наследство, т. 88, кн. 2. М., 1974. С. 143 и др. [обратно]
  2. Из архива Е. Н. Эдельсона: К истории молодой редакции «Москвитянина». Публикация В. А. Бочкаревой // Ученые записки Куйбышевского государственного педагогического и учительского института имени В. В. Куйбышева. Куйбышев, 1942. С. 189. [обратно]
  3. Барсуков Н. Жизнь и труды М. П. Погодина, кн. 11. Спб., 1898. С. 61. [обратно]
  4. Асафьев Б. В. Петр Ильич Чайковский. Его жизнь и творчество. Пг., 1922. С. 58. На титуле: Игорь Глебов. [обратно]
  5. Аттестат Н. Рубинштейна об окончании Московского университета // Государственный центральный музей музыкальной культуры имени М. И. Глинки. Ф. 78, ед. хр. 1. [обратно]
  6. Формулярный список о службе Н. Г. Рубинштейна  // Государственный центральный музей музыкальной культуры имени М. И. Глинки. Ф. 78, ед. хр. 49. [обратно]
  7. Кашкин Н. Д. Две музыкальные памятки: Н. Г. Рубинштейн и М. П. Мусоргский. 1. Н. Г. Рубинштейн // Русская мысль, 1906, кн. 4, апрель, с. 19. [обратно]
  8. Рубинштейн А. Г. Письмо от (10) 22 мая 1855 г. // Рубинштейн А. Г. Письма к матери за 1850-1858 гг. Библиотека Ленинградской консерватории. Рукописный отдел. [обратно]
  9. Кашкин Н. Д. М. Балакирев и его отношение к Москве // Музыка, 1913. № 147. С. 569. [обратно]
  10. Формулярный список о службе Н. Г. Рубинштейна // Государственный центральный музей музыкальной культуры имени М. И. Глинки. Ф. 78, ед. хр. 49. [обратно]
  11. Николаев П. А. Исторический очерк Московского Николаевского сиротского института. М., 1887. [обратно]
  12. Государственного переворота (фр.). [обратно]
  13. Рубинштейн А. Г. Письма от (3) 15 апреля 1857 г.; от (7) 19 мая 1857 г.; от (25 ноября) 7 декабря 1857 г. // Рубинштейн А. Г. Письма к матери за 1850-1858 гг. Библиотека Ленинградской консерватории. Рукописный отдел. [обратно]
  14. Чайковский М. Жизнь П. И. Чайковского. Т. 1. М., 1900-1902. С. 207. [обратно]
  15. Кашкин Н. Д. Воспоминания о Н. Г. Рубинштейне // Русское обозрение. 1897, т. 47, сентябрь, С. 168. [обратно]
  16. Сытина Е. А. Воспоминания // Литературное наследство, № 37/38. М., 1939. С. 404. [обратно]
  17. Давыдов Н. В. Из прошлого. Ч. 1. М, 1913. С. 21. [обратно]
  18. Вадимов В. Ю. Записки старого актера // Центральный государственный архив литературы и искусства. Ф. 711, ед. хр. 2, л. 1. [обратно]
  19. Московские ведомости. 1858, 11 марта, № 30. [обратно]

Страницы: 1 2 3

Откликнуться